С Купалихой

Если б я однажды утром проснулся и вдруг поверил, что она жива, я побрился бы, надел бы белую рубаху и, отложив всякие труды и дела, через весь город пошел бы сказать: «Доброе утро, милая тетя Владя!»

Благородный была человек. Суетливая, говорливая, вежливая, иногда трудная, как говорится, по характеру, но, особенно с расстояния времени, хорошая.

Часто мне вспоминается одна поездка с нею. В колхоз имени Янки Купалы.

Был июнь в самом солнечном цветении. В дороге мы: три писателя, тогда еще молодые, наша чудесная хозяйка и шофер — перекусывали в буйной траве под березками вкусно и весело. Потом в деревне, приехав рановато, ждали, чтобы свечерело.

Купалиха куда-то пошла, шофер придремал в укромном месте, а мы устроились втроем на крыльце клуба, в тени. То ли в разговоре о чем-то близком, то ли просто так, в приятном молчании, помнится только хорошее, тихое настроение.

Да вот откуда-то появился, будто с неба упал, уполномоченный.

— Чья машина? — спросил он грозно. — Мне нужна машина! Это чья?

— Наша, — сказал я.

— Кто же вы? Чья машина, я спрашиваю?

Совсем спокойно, как этот вечер деревенский, я разъяснил, что это машина вдовы Янки Купалы.

— Ну хорошо, она вдова, а вы кто? — наступал капитан.

Тогда я шепнул ему с надлежащей таинственностью:

— Мы личная охрана.

Уполномоченный мгновенно рванулся по стойке «смирно», козырнул и гаркнул:

— Здравия желаю!

Мы приняли его уважение молча, с надлежащим спокойствием и достоинством. Уполномоченный стушевался, насколько мне помнится, быстро.

Позже в душном переполненном клубе был литературный вечер. Мы выступали охотно, нас хорошо слушали, особенно, как и следовало, Купалиху. Потом в школе учителя угощали нас шумным ужином. Выйдя из-за стола, мы все большой компанией вернулись в клуб на танцы.

Ох, как неутомимо танцуют наши девчата! Выбегут к колодцу, напьются из ведра холодненькой, попоют или похохочут, обсохнут малость от ночной свежести и снова пошли. Полька или крыжачок — завод на целых полчаса.

Мы, как бояре, сидели на лавке, грустновато чувствуя, что уже не для нас такая неутомимость. Тетя Владя то любовалась танцами, то стыдила нас.

И тут, как с ясного неба, вновь появился уполномоченный. Румянец его был уже более густой. Он подошел к уважаемой гостье, галантно козырнул, наклонился и гаркнул:

— Фокстротик не желаете?

Гаркнул культурно, чтоб только музыку перекричать.

Вижу и сегодня, как она добродушно смеется, полнолицая, в своем неизменном черном берете. Смеется молодо. Лишь отмахнулась:

— Да что ты, человече, не совсем здоров?

Танец сменялся танцем. Перерывы шумели смехом да песнями.

Уполномоченный то исчезал, то появлялся с новым предложением.

Внимание его было, бесспорно, искренне, а танец предлагался самый шик.

После третьего раза тетя Владя, как только кавалер повернулся, чтобы снова исчезнуть, сказала по-своему непосредственно, громко, сквозь молодой смех:

— Ой, хлопчики! Когда мы с Янкой в Вильне жили, был там такой же дурень — околоточный надзиратель. (457 слов)

По Я. Мавру